«Николай II стал у нас не символом монархии, а символом правильного православного семьянина»,- Сергей Филатов

Православие в России – не только религия, но и важный фактор исторического сознания. О том, какие подходы к прошлому, к российской истории доминируют сегодня в РПЦ, и как православные воспринимают историю своей страны, мы беседуем с социологом религии, руководителем проекта «Энциклопедия современной жизни России», Сергеем Борисовичем Филатовым.

— Сергей Борисович, по Вашим наблюдениям, насколько в принципе сильны реставрационные настроения в современной РПЦ? Какую роль играют разговоры о «великом прошлом» в современном церковном сознании? 

— Во всех развитых мировоззренческих системах есть представление о «золотом веке». О некоем идеальном прошлом. У язычников – это «золотой век», у христиан – рай (и в более приближённом к реальной жизни варианте – жизнь христианской общины во время ее возникновения во время земной жизни Христа), у коммунистов – первобытное время, когда не было эксплуатации человека человеком… Даже самые либеральные из наших православных либералов признают, что в апостольские времена общины-то были не то, что сейчас. А православие вообще реставрационно по своей сути. Для него очень важна обращённость к наследию предков. В католицизме это тоже есть, но после Второго Ватиканского собора там это не так сильно выражено.

— По сравнению с 90-ми годами прошлого века, что-то здесь изменилось? Можно ли говорить, что сменились какие-то акценты?

— Реставрационные настроения в РПЦ были очень сильны в 90-е годы, сильны они и сейчас. Но характер этих настроений по сравнению с первым постсоветским десятилетием – изменился. В 1980-е годы православные у нас больше всего хвалили домонгольскую Русь. Кто-то ещё говорил про времена Сергия Радонежского, про эпоху расцвета русского монашества. Российскую империю мало кто любил, хотя были те, кого привлекало предреволюционное время. Сегодня увлечение имперским периодом, временем середины XIX-начала XX века стало преобладающим.

— А как менялось отношение православных к монархической идее и к Романовым, в частности?

— Тут всё очень любопытно. Начало 1990-х годов было отмечено ростом монархических настроений в РПЦ. Монархический элемент в Церкви стал очень ярким, заметным, агрессивным, политически-активным. А вот затем, с 2000-х, начался очень интересный процесс. Любовь к царю сохранилась, но она стала гораздо мягче и интимнее, что ли. Петр и Феврония в качестве святых патронов семьи прививаются с трудом, а царская семья по факту становится образцом. Семью последних Романовых церковные люди сегодня очень любят, а вот к монархии в целом они скорее безразличны. Это очень парадоксально.

— Как это произошло? Когда это стало заметно?

— Моментом истины тут, на мой взгляд, стала история про «Матильду». Дело в том, что и тогда, и сейчас выходило очень много критических материалов о царе Николае II. Доказывали, что он был слабый руководитель, и делал много ошибок. Всё это было, можно сказать, уже привычным фоном. Но именно сведения о том, что он до женитьбы гулял с балериной, вызвали настоящую бурю возмущения среди многих верующих. Наши либералы насмехались над Поклонской, но она была выразителем глубокого чувства, долго зревшего в народном сознании. В каком то смысле высшей точкой развития этого чувства стало издание в этом году книги Павла Басинского и Екатерины Барбаняги «Алиса в русском Зазеркалье», в которой авторы восхищаются нашей последней царицей Александрой Фёдоровной, а ведь она с конца XIX века была символом зла и порока. Получается, что Николай II стал у нас не символом монархии, а символом правильного православного семьянина.

Монархизм 90-х – ведь он был со «сталинистским» налётом. Идеального российского монарха тогда описывали почти что как Сталина. Сильная рука, великий государь, и так далее. Теперь в таком духе почти никто не высказывается. Стало ясно, что предреволюционная Россия была страной с архаической, но мягкой властью (по крайней мере по сравнению с тем, что у нас потом было и есть). По сравнению с 90-ми годами, это очень радикальные перемены.

— Как это коррелирует с тем, что время Николая II у православных стало самым «любимым»?

— Да, сейчас при этом гораздо больше стало тех православных, кто с симпатией относится к временам империи, к синодальному периоду, и к предреволюционным временам. Люди с с удивлением узнают о том не только экономическом, но и социальном прогрессе, который имел место в России конца XIX – начала XX века. В советские годы ведь было принято царский режим только ругать. Как будто в нём не было вообще ничего хорошего. А сейчас пришло время более отстранённых, взвешенных подходов к царской России. Люди стали понимать, что это была довольно красивая жизнь, и во многих отношениях – куда более вольная, чем всё, что было потом. Но к монархизму это всё равно не приводит. Это парадоксальное, на мой взгляд, и редкое явление. То есть, люди с симпатией относятся к этому историческому периоду в целом, но эта симпатия не распространяется на его политический строй.  В этом нынешнем увлечении предреволюционной Россией монархия как будто выводится за скобки. К сожалению, в последние двадцать лет ведущие социологические центры не опрашивали население об отношении к монархии, поэтому мои утверждения субъективны. Но даже, если в ходе опроса этого года выяснилось бы, что монархию поддерживает значительная часть народа, в принципе я всё равно прав, потому что монархизм отсутствует в общественно-политической жизни. Православные люди любят Россию времён Александра II, Александра III и Николая II, но сами они в основном – стихийные демократы. Есть, конечно, исключения. Мой друг отец Димитрий Смирнов, например, называл себя монархистом. Но это исключение только подтверждает правило.

— Вы много ездили по российским епархиям. Есть тут какие-то различия в зависимости от региона?

— Есть, конечно, некоторый географический детерминизм. Больше всего любителей имперской России – конечно, в Санкт-Петербургской епархии. Тут очень простое объяснение – это сама эстетика Петербурга. Просто у этих людей достижения имперского периода – постоянно перед глазами.

А в Костроме, например, сегодня развито почитание первых Романовых, Михаила Феодоровича, митрополита Филарета и Алексея Михайловича, потому что у них перед глазами – их наследие. Ипатьевский монастырь, Сусанин, романовская отчина… В Новгороде сильна любовь ко временам Республики, распространена неприязнь к московскому деспотизму. 

С удивлением я обнаружил особенную любовь к Александру II в Рязани. До революции крестьяне основали в Рязанской губернии два монастыря святого Александра — в честь отмены крепостного права, и эти монастыри сейчас пользуются особой народной любовью. Почему именно в Рязани православный народ так любит свободу от крепостного рабства, — я объяснить не могу.

Особенно интересно отношение к декабристам в Сибири. Как известно, на каторге и в ссылке у них сильно выросла религиозность, и при этом они много сделали для развития края. Среди православных я встречал как ярых ненавистников декабристов, так и людей, мечтающих об их причислении к лику святых. В любом случае, декабристы в Сибири оказались более актуальной темой, чем в Москве или Петербурге.

— Есть также такое интересное явление в РПЦ, как «старообрядствующие». Что это за тип реставрационных настроений?

Современное старообрядчество – вообще уникальное явление, оно сочетается практически с любой политической идеологией. Поэтому это, конечно, идеал для наших православных реставраторов. Оно очень пластично, его можно скрестить и с коммунизмом, и с режимом Путина, и с либеральной демократией. Старообрядчеством у нас увлекаются и Иларион (Алфеев), и Тихон (Шевкунов), и Дугин.

Мне кажется, старообрядчество вообще притягивает людей с реформаторскими устремлениями. Это люди, которые хотят перевернуть мир, уничтожить всю неправду, опираясь на какое-то сильное учение. И не так важно, если у тебя есть твердое староверское духовное основание, что это за учение – для кого-то это социализм, для кого-то – крайний либерализм.

— А вот увлечение дораскольным периодом истории Церкви – что это? Все эти древние литургии, почитание святого Патрика…

— Это всё возникло ещё до перестройки, а сегодня просто заметно усилилось. Это, конечно, наше внутреннее православное западничество. Рука об руку с ним идёт любовь к писателям Льюису, Честертону, Пеги.. Далеко не все носители этой субкультуры осознают, что они, по существу, западники. Например, в Петербурге был такой священник Артемий Скрипкин, он служил в храме Педагогического университета (теперь он ушёл в раскол). Он всё время критиковал Запад, считал себя консерватором, — но как он рассказывал про святого Патрика! И он как истинный западник остро ощущал ужас раскола и неправильность разделения Церквей.

Есть и другая причина – много православных людей переселились на Запад и стали прихожанами РПЦ в странах Европы. Там они сталкиваются с итальянскими, французскими, немецкими и прочими народными религиозными традициями, которые их привлекают. Узнав, что в древних местных святых нет ничего зазорного, они включают их в святцы своей души. Яркий пример – распространение в последние годы культа святой Одилии Эльзасской среди православных Франции и Германии.

— Ну да, Скрипкин ушёл, хлопнув дверью, с критикой патриарха, как настоящий церковный демократ… А вот память об участии РПЦ в Великой Отечественной войне – что с ней сегодня происходит?

— Это очень сложная тема. На мой взгляд, если бы государство не настаивало, то, думаю, в наши дни Церковь предпочитала бы эту тему вообще замалчивать, или хотя бы вспоминать пореже. В той войне два антихристианских режима воевали друг с другом. В России РПЦ находилась в жалком сервильном положении, её реальная роль в воспитании у населения непримиримости к агрессору была относительно невелика. Сейчас ей приходится поневоле преувеличивать свою роль, чтоб быть в тренде. Другое дело — войны с французами, поляками, турками, там ничего не надо преувеличивать и изобретать. 

— Если самодержавие современным православным не так уж и дорого, то почему февральская революция Церкви – так неприятна?

— Потому что Февральская революция на уровне массового сознания сегодня – это тот непоправимый шаг, который привёл к октябрьской революции и гражданской войне. То есть, признать участие в ней для Церкви – значит признать свою вину в установлении советской власти и всём последующем терроре. Эта мысль невыносима для иерархии.

— Православный сталинизм сегодня – насколько он силён?

— Православный сталинизм на наших глазах исчезает. Священника-сталиниста в наши дни отыскать не так-то просто, хотя в прежние годы это было обычным делом.  Для меня как для исследователя это стало неожиданностью. Я, честно говоря, полагал, что это явление никуда не денется. Но сегодня в обществе в целом, по моим наблюдениям, эта идеология сегодня гораздо больше распространена, чем в Церкви. Хотя современные русские коммунисты по своим политическим взглядам близки к РПЦ, и благожелательно высказываются о православии. Но в Церкви их как будто не слышат, и никакого дела с ними иметь не хотят. Высказывания иерархии о советской власти – тоже с каждым годом становятся всё более резкими и негативными. Если патриарх Алексий II ещё позволял себе говорить, что у советской власти было что-то хорошее, чему мы могли бы поучиться, то Кирилл однозначно говорит, что это было время гонений на веру, и говорить тут не о чем.

— Это может быть связано с личностью патриарха? С тем, что он – из семьи репрессированных?

— Я считаю, что роль личности патриарха в истории Церкви играет значительно меньшую роль, чем это представляется многим нашим журналистам и критикам Церкви. Есть объективная логика развития Церкви, которую никакой патриарх не может изменить на прямо противоположную. Скорее сам патриарх находится под влиянием Церкви, чем Церковь – под его влиянием.

— Негативная оценка 90-х годов в православной среде – с чем она связана, на Ваш взгляд?

— Это тоже очень парадоксально. В 90-е годы Церковь получила все свои основные нынешние права, это было массовое обращение людей к вере. Объективно это было время возрождения Церкви. Казалось бы, православные должны были бы это время восхвалять как время своей победы. Тем не менее, вместе с коммунистами они это время в массе своей проклинают. «Лихие 90-е», и так далее. Я не вижу тут внятных объяснений. Говорить, что наше священноначалие очень озабочено народными бедами тех лет и сочувствует обнищавшему населению, — как-то язык не поворачивается. Права Церкви всегда, кроме этого случая, были для священноначалия важнее всего. Да и в целом наша страна никогда не жила легко – и по сравнению с войной эти годы были не такими и тяжёлыми. Они не сильно отличались от последних лет советской власти. Но для большинства духовенства это время – 100% отрицательное. В общем, это то, что мне действительно непонятно в современном церковном сознании. Наверное, тут есть какая-то корректировка церковной позиции под нынешнюю власть, — но явно и искренность какая-то тоже есть.

— Как, на Ваш взгляд, события на Украине скажутся на историческом сознании нашей Церкви? Слова патриарха о «единой Днепровской купели крещения» звучат всё менее убедительно…

— Я думаю, Киев в ближайшие годы просто будут всё меньше упоминать. Иерархия всё больше будет упоминать Херсонес как место крещения князя Владимира (Крым-то вряд ли мы выпустим из рук). Ещё будут говорить про древний Новгород. Киев переместится на третье место. Но совсем не исчезнет никогда. РПЦ всегда будет значимо представлена на Украине. К тому же, следует учесть многочисленную украинскую диаспору в Европе и Америках, многие представители которой – прихожане РПЦ. Да и укоренённое в русской национальной православной традиции предание совсем от Киева отказаться не сможет.

— Как тогда будет звучать официальный рассказ о Крещении Руси?

— Наверное, как о крещении князя Владимира в Крыму. Придётся постепенно перестроиться. 

Сергей Борисович Филатов – социолог религии, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН. С 1994 года – руководитель проекта «Энциклопедия современной религиозной жизни России». Ответственный редактор и соавтор четырёхтомного издания «Современная религиозная жизнь России. Опыт систематического описания» и трёхтомного «Атласа современной религиозной жизни России». Научный редактор и один из авторов издания «Религиозно-общественная жизнь российских регионов» (публикуется с 2014 года, к 2021 году изданы 1-3 тома; в 2021 году издан 5 том; 4 том предполагается выпустить в 2023 году). Фото из архива С.Б. Филатова.